Не следует мешать людям сходить с ума
Лора Бочарова гений! Хочу писать так же. Пойду ка я спать...
читать дальшеОн
...Он представляется мне смуглым и горьким, как палестинский рыцарь. Его время - ночь. Его пространство - мысль. Над ним всегда незримо витает запах сандала, восточных пряностей, дыма, жара раскаленной жести и песка. Его прикосновения полны морской соли - знак дальних странствий, забытых злодеяний и долгой памяти. Он черно-бел. Белизна эта довольно условна - она сродни слоновой кости, старой, желтой и пористой, но все же это белизна. Усталые люди ценят белизну. Чем больше - тем лучше. Они любят сладкое. А я ценю в нем черноту. И горечь. Потому что сладкое любят несерьезные молодые дуры. А я человек серьезный - я хочу принять от него смерть.
Он вошел в мою жизнь вместе с первой сигаретой и первой сессией. Он, в принципе, появлялся там и раньше - но не на законных правах. Дурной, хлипкий, со следами изощренных мук, которым подвергали его домохозяйки, не понимающие его природы. Меня познакомил с ним поэт-авангардист. Это произошло ночью, на общежитском подоконнике. Потом поэт, общежитие, сессия и авангардизм истаяли - а он остался.
Он - единственный, рекламу чего можно выносить на нашем телевидении. Она несет его печать. Печать мышления.
Он - единственный тонизирующий напиток, который разрешено пить доминиканским монахам. Они пьют его в полдень, в библиотеке, жмуря глаза и болтая о политике Ватикана.
Он - единственный наркотик, легализованный повсеместно. Никто не скажет о нем дурного слова.
Он появился у нас при Екатерине Второй вместе с вольтерьянством, длинными рассуждениями на бумаге и краткими любовными романами.
Заваривать его умеют только турки. Во-всяком случае, именно так называется потребная для этого посуда.
Ирландцы пьют его с ромом из толстых бокалов бутылочного стекла. Ирландцам всегда мало - у них крепкие головы, в которых давно поселились смеси - от джин-тоников до коктейля Молотова.
Австрийцы пьют его с огромным количеством сливок и сахара. Презренная нация пряничных домиков, фарфоровых кукол и трехспальных кроватей.
Итальянцы пьют его с мороженым и ликером. Чего еще ждать от мафиози, которые так и не разобрались, что любят больше - кровь или оперу?
Англичане пьют его черным из маленьких чашек, где всего в меру, даже соли. Поэтому англичане хорошо соображают, у них самые лучшие сыщики и нормальный парламент.
Французы пьют его повсеместно. В бистро, в ресторанах, в религиозных коледжах, в собственных мансардах, на чердаках и под мостом. Каждый клошар имеет на него право. Но он у них пресен.
Американцы пьют его по привычке все тащить в рот. И в извращенной форме. В Америке он не только растворимый и насквозь искусственный - они лишили его главного. Кофеиновой составляющей. Селиконовая Америка все опошлила. Кофе без кофеина - бык без яиц. Зато они научились его красиво упаковывать. От этого ненависть к халтуре только возрастает.
В России его тоже насилуют. Это место его страданий. Его делают из мусорных отходов и шелухи прочих развитых стран, потому что здесь он не созревает. Поэтому у нас его делают из ячменя. При Брежневе повсеместно продавались ячменные напитки, носящие его гордое имя и ежезаварочно покрывающие его позором. Они исчезли только вместе с социализмом, и оба эти явления теперь вечно будут идти рука об руку.
Но это не все. У нас его варили в эмалированных чанах. В котлах его варили и пили всей семьей, как писал Стивенсон. Он был прозрачным, как паломник перед смертью. Он хорошо шел в рабочих столовых с плакатами «Хлеба к обеду в меру бери!» под резиновые курьи ноги с рисом и салатики из квашеной капусты. Недоступный опиум для народа.
Но и это еще не все. Его здесь пьют на сырой воде. Насыпают иностранный порошок в чашку - и суют под струю холодной воды. Потому что горячая вода в наших кранах течет из канализации. Ее нельзя пить под угрозой сибирской язвы. Холодную тоже - но она не так сильно пахнет. А его природа покрывает все. Пьют же его так, потому что экономят время. Потому что любят быструю езду. Потому что все должно происходить одновременно, коли разговор зашел. Сигарету в зубы, морду в ладони, кофе из-под крана.
И верно - какая разница, кофеин-то остается! Нам не важен вкус - нам важен эффект. Это как с водкой. Неважно, что паленая и мерзотная - главное, чтоб душа согрелась.
Но водка, как вещество женского рода, коварна и душегубительна. А он - никогда.
Он, конечно, вызывает зависимость. Кофеиновая ломка - это бархатный застенок с тошнотой, мигренью и сонливостью. Он порабощает волю. Всегда в ней бывает миг, когда ты готов на все ради трех пакетиков «нескафе» - трех, потому что идиоты, которые их расфасовывают, ничего не понимают в кофейной зависимости и простом русском слове «доза».
И всегда после этих пакетиков бывает миг, когда из середины лба выдвигается широкоформатный объектив - с характерным потрескиванием и еле уловимым скрипом - это расправляются мозговые извилины. Объектив включается - и ты чувствуешь себя властелином мира.
Им можно отравиться. Это очень неприятное, даже опасное состояние. Оно сопряжено с сильной тошнотой, страшным сердцебиением, перебивами дыхания, холодным потом, дрожанием рук и коленей, ненавистью к себе и четким знанием, что мотор в твоей груди не вечен. Оно сопряжено со страхом. Это инициация.
Его можно смешать с димедролом, чтоб не умереть раньше времени и обеспечить себе тыл. Это преступление. Любой врач и любой обыватель выразятся одинаково - и будут правы.
Он творит чудеса. Он него проходят мигрени. Он вызывает мигрени. Он возбуждает. Он усыпляет. Он обостряет чувства. Он притупляет бдительность. Он пробуждает литературный дар. Это единственное, у чего нет обратного хода. Никого никогда кофе не сделал дебилом.
Он связан с гнилыми интеллигентскими компаниями и гнилым интеллигентским одиночеством. Он придает значение всему, к чему прикасается. Он облагораживает любые руки, что касаются его.
Его сортами любят козырять нувориши, чьи секретарши носят на подносах пойло вместе с банкой. Смотрите, неудачники, что мы можем себе позволить.
Его этикетками устлан путь к коммерческому успеху и жизненному краху. Его следовало бы запретить, как абсент.
Его аромат, источаемой во время правильной варки на просеянном песке, вызывает ясное осознание, что мир устроен хорошо, и там, в небесах, кто-то сильно о нас позаботился. Возможно, это то самое безотчетное чувство любви ко всему творению и ко всякой в нем твари. Его следовало бы прописать членам правительства.
Он делает из людей космополитов. Он - это тот дом, который ты всегда можешь унести с собой.
Он ассоциируется у меня со старинным креслом, в котором я буду стареть в свое удовольствие, читая интеллектуальные детективы. У моего приятеля он ассоциируется с одиноким стулом посреди тюремной камеры, в которой предстоит давать свои последние показания. Благодаря этому я понимаю, насколько мы разные.
Я пью его на скорую руку, холодным, из чашек, в которых остались его же следы, между сигаретными затяжками и стуком клавиатуры. Мой приятель тоже. Благодаря этому я понимаю, насколько мы одинаковы.
Он всегда обещает свободу. Призрак ее витает в кофейнях Парижа 1968 года, над жестяными кружками кубинских повстанцев и на кухнях времен перестройки. В Писании ничего не сказано о яблоке. Яблоко - удобная инсинуация. Древо познания Добра и Зла было кофейным.
читать дальшеОн
...Он представляется мне смуглым и горьким, как палестинский рыцарь. Его время - ночь. Его пространство - мысль. Над ним всегда незримо витает запах сандала, восточных пряностей, дыма, жара раскаленной жести и песка. Его прикосновения полны морской соли - знак дальних странствий, забытых злодеяний и долгой памяти. Он черно-бел. Белизна эта довольно условна - она сродни слоновой кости, старой, желтой и пористой, но все же это белизна. Усталые люди ценят белизну. Чем больше - тем лучше. Они любят сладкое. А я ценю в нем черноту. И горечь. Потому что сладкое любят несерьезные молодые дуры. А я человек серьезный - я хочу принять от него смерть.
Он вошел в мою жизнь вместе с первой сигаретой и первой сессией. Он, в принципе, появлялся там и раньше - но не на законных правах. Дурной, хлипкий, со следами изощренных мук, которым подвергали его домохозяйки, не понимающие его природы. Меня познакомил с ним поэт-авангардист. Это произошло ночью, на общежитском подоконнике. Потом поэт, общежитие, сессия и авангардизм истаяли - а он остался.
Он - единственный, рекламу чего можно выносить на нашем телевидении. Она несет его печать. Печать мышления.
Он - единственный тонизирующий напиток, который разрешено пить доминиканским монахам. Они пьют его в полдень, в библиотеке, жмуря глаза и болтая о политике Ватикана.
Он - единственный наркотик, легализованный повсеместно. Никто не скажет о нем дурного слова.
Он появился у нас при Екатерине Второй вместе с вольтерьянством, длинными рассуждениями на бумаге и краткими любовными романами.
Заваривать его умеют только турки. Во-всяком случае, именно так называется потребная для этого посуда.
Ирландцы пьют его с ромом из толстых бокалов бутылочного стекла. Ирландцам всегда мало - у них крепкие головы, в которых давно поселились смеси - от джин-тоников до коктейля Молотова.
Австрийцы пьют его с огромным количеством сливок и сахара. Презренная нация пряничных домиков, фарфоровых кукол и трехспальных кроватей.
Итальянцы пьют его с мороженым и ликером. Чего еще ждать от мафиози, которые так и не разобрались, что любят больше - кровь или оперу?
Англичане пьют его черным из маленьких чашек, где всего в меру, даже соли. Поэтому англичане хорошо соображают, у них самые лучшие сыщики и нормальный парламент.
Французы пьют его повсеместно. В бистро, в ресторанах, в религиозных коледжах, в собственных мансардах, на чердаках и под мостом. Каждый клошар имеет на него право. Но он у них пресен.
Американцы пьют его по привычке все тащить в рот. И в извращенной форме. В Америке он не только растворимый и насквозь искусственный - они лишили его главного. Кофеиновой составляющей. Селиконовая Америка все опошлила. Кофе без кофеина - бык без яиц. Зато они научились его красиво упаковывать. От этого ненависть к халтуре только возрастает.
В России его тоже насилуют. Это место его страданий. Его делают из мусорных отходов и шелухи прочих развитых стран, потому что здесь он не созревает. Поэтому у нас его делают из ячменя. При Брежневе повсеместно продавались ячменные напитки, носящие его гордое имя и ежезаварочно покрывающие его позором. Они исчезли только вместе с социализмом, и оба эти явления теперь вечно будут идти рука об руку.
Но это не все. У нас его варили в эмалированных чанах. В котлах его варили и пили всей семьей, как писал Стивенсон. Он был прозрачным, как паломник перед смертью. Он хорошо шел в рабочих столовых с плакатами «Хлеба к обеду в меру бери!» под резиновые курьи ноги с рисом и салатики из квашеной капусты. Недоступный опиум для народа.
Но и это еще не все. Его здесь пьют на сырой воде. Насыпают иностранный порошок в чашку - и суют под струю холодной воды. Потому что горячая вода в наших кранах течет из канализации. Ее нельзя пить под угрозой сибирской язвы. Холодную тоже - но она не так сильно пахнет. А его природа покрывает все. Пьют же его так, потому что экономят время. Потому что любят быструю езду. Потому что все должно происходить одновременно, коли разговор зашел. Сигарету в зубы, морду в ладони, кофе из-под крана.
И верно - какая разница, кофеин-то остается! Нам не важен вкус - нам важен эффект. Это как с водкой. Неважно, что паленая и мерзотная - главное, чтоб душа согрелась.
Но водка, как вещество женского рода, коварна и душегубительна. А он - никогда.
Он, конечно, вызывает зависимость. Кофеиновая ломка - это бархатный застенок с тошнотой, мигренью и сонливостью. Он порабощает волю. Всегда в ней бывает миг, когда ты готов на все ради трех пакетиков «нескафе» - трех, потому что идиоты, которые их расфасовывают, ничего не понимают в кофейной зависимости и простом русском слове «доза».
И всегда после этих пакетиков бывает миг, когда из середины лба выдвигается широкоформатный объектив - с характерным потрескиванием и еле уловимым скрипом - это расправляются мозговые извилины. Объектив включается - и ты чувствуешь себя властелином мира.
Им можно отравиться. Это очень неприятное, даже опасное состояние. Оно сопряжено с сильной тошнотой, страшным сердцебиением, перебивами дыхания, холодным потом, дрожанием рук и коленей, ненавистью к себе и четким знанием, что мотор в твоей груди не вечен. Оно сопряжено со страхом. Это инициация.
Его можно смешать с димедролом, чтоб не умереть раньше времени и обеспечить себе тыл. Это преступление. Любой врач и любой обыватель выразятся одинаково - и будут правы.
Он творит чудеса. Он него проходят мигрени. Он вызывает мигрени. Он возбуждает. Он усыпляет. Он обостряет чувства. Он притупляет бдительность. Он пробуждает литературный дар. Это единственное, у чего нет обратного хода. Никого никогда кофе не сделал дебилом.
Он связан с гнилыми интеллигентскими компаниями и гнилым интеллигентским одиночеством. Он придает значение всему, к чему прикасается. Он облагораживает любые руки, что касаются его.
Его сортами любят козырять нувориши, чьи секретарши носят на подносах пойло вместе с банкой. Смотрите, неудачники, что мы можем себе позволить.
Его этикетками устлан путь к коммерческому успеху и жизненному краху. Его следовало бы запретить, как абсент.
Его аромат, источаемой во время правильной варки на просеянном песке, вызывает ясное осознание, что мир устроен хорошо, и там, в небесах, кто-то сильно о нас позаботился. Возможно, это то самое безотчетное чувство любви ко всему творению и ко всякой в нем твари. Его следовало бы прописать членам правительства.
Он делает из людей космополитов. Он - это тот дом, который ты всегда можешь унести с собой.
Он ассоциируется у меня со старинным креслом, в котором я буду стареть в свое удовольствие, читая интеллектуальные детективы. У моего приятеля он ассоциируется с одиноким стулом посреди тюремной камеры, в которой предстоит давать свои последние показания. Благодаря этому я понимаю, насколько мы разные.
Я пью его на скорую руку, холодным, из чашек, в которых остались его же следы, между сигаретными затяжками и стуком клавиатуры. Мой приятель тоже. Благодаря этому я понимаю, насколько мы одинаковы.
Он всегда обещает свободу. Призрак ее витает в кофейнях Парижа 1968 года, над жестяными кружками кубинских повстанцев и на кухнях времен перестройки. В Писании ничего не сказано о яблоке. Яблоко - удобная инсинуация. Древо познания Добра и Зла было кофейным.
@настроение: Унылое Г
@темы: "Лорочка", "Кофе"
-
-
13.09.2010 в 03:06-
-
13.09.2010 в 10:10я это для себя уже давно открыла)
-
-
13.09.2010 в 12:11-
-
13.09.2010 в 13:19-
-
16.09.2010 в 16:55-
-
16.09.2010 в 19:48